65-летний никопольский художник Николай Луговенко востребован, его живописные полотна продаются в престижном художественном салоне «Глобус» на майдане Независимости в Киеве, его знают в широких творческих кругах. И как востребованный художник, он очень занятой человек. Вот и его визита ко мне на интервью довелось ждать много дней. А когда художник пришел, он плюхнулся в кресло, даже не раздевшись и не сняв с плеча сумку:
– Даже и не знаю, зачем к вам явился… Ну, не люблю я давать интервью… Напишите просто: Луговенко – хороший мужик. И поставьте точку.
Но когда живописец сделал попытку подняться с кресла, я, играя в простодушие, задал провокационный вопрос:
– А, кстати, отчего вас местные художники не любят?
– Как не любят? – упал назад в кресло Николай Владимирович.
– Почему же почти никто не пришел на открытие вашей последней выставки?
Художник стал перебирать в памяти своих знакомых:
– Ну, тот уезжал, тот проводил занятия, тот, извиняюсь, был в запое… Просто так сложилось, что многие не смогли прийти… Но потом все посетили выставку, оставили записи в книге отзывов. Нет, с никопольскими художниками у меня замечательные отношения.
– Неужели никто не завидует нашим успехам?
– Ну, завистливые люди есть везде – и в Никополе, и в Киеве. Вы знаете, какое самое сильное животное на Земле? Жаба! Она задавила уже две трети населения планеты (смеется). Я не возражаю, если мои композиции копируют. Единственное условие: оставляйте копии в своих мастерских, не вы¬ставляйте их на продажу как собственные произведения. Во-первых, я не обязан кормить других художников, во-вторых, были случаи, когда с моих картин делали халтурные копии и продавали по дешевке.
– Из этого я делаю вывод, что вы художник дорогой.
– Нет. Я художник ОЧЕНЬ дорогой, спрос на мои картины существует постоянно.
– А в Киеве было такое, чтобы ставили палки в колеса?
– Сколько угодно! И грязью обливали, и интриги плели. Слава Богу, я сейчас работаю с серьезными людьми – Оксаной и Олегом Бойко. Они рассказывали мне, как некоторые киевские коллекционеры хаяли меня. Да Бог с ними, они сами не ведали, что творили.
О наставниках
– В вашей биографии отмечено, что в годы армейской службы вы учились живописи у знаменитого армянского художника Мартироса Сарьяна. Как вы, солдат срочной службы, умудрились с ним познакомиться? Это напоминает встречу крепостного Тараса Шевченко с великим Карлом Брюлловым.
СПРАВКА «РЕПОРТЕРА». Мартирос Сарьян (1880-1972) – выдающийся армянский художник, народный художник СССР (1960), Герой Социалистического Труда (1965). Окончил Московское училище живописи, ваяния и зодчества (мастерские Валентина Серова и Константина Коровина). Работал в пейзажной и портретной живописи, графике.
– Службу в войсках ПВО я проходил в 1963-1966 гг. в Ереване. Как сейчас помню: мне понравилось сухое дерево возле штаба. Набросал его на бумаге, и этот рисунок случайно попался на глаза корреспонденту дивизионной газеты «Во славу Родины» капитану Юрию Летникову. Он пригласил меня к себе, мы познакомились. Кроме меня, он присмотрел в полку еще двоих солдат, владеющих карандашом. И вот как-то раз вызывает нас троих и говорит:
– Возьмите с собой все рисунки, какие есть. Мы поедем к самому Сарьяну.
Оказывается, Летников был с ним в очень хороших отношениях. Старый художник принял нас, просмотрел наши работы, дал кое-какие советы, этим дело и закончилось. Однако когда мы вернулись в полк, Летников позвал меня в свой кабинет:
– Николай, – сказал он, – Мартирос Сергеевич обратил на себя внимание и сказал, чтобы ты в любое время приходил к нему в мастерскую.
– А как я буду получать увольнительные?
– Не волнуйся, Мартирос Сергеевич знаком с командиром полка, тоже армянином. Он пообещал позвонить и уладить этот во¬прос.
Так я начал ходить в мастерскую к Сарьяну, часто встречал там других именитых армянских художников. Как-то он показал им мои этюды. Каждый из художников дал мне совет, но когда мы остались с Сарьяном наедине, он сказал:
– Сто художников – сто разных мнений. У тебя краски не хватит, чтобы учесть совет каждого. Слушай лишь свою душу и доверяйся ей.
В Ереване я часто посещал художественные выставки. Сарьян, напутствуя меня, говорил:
– Николай, когда идешь на выставку, никого не бери с собой. Лишь наедине с картиной ты сможешь ее оценить. Никого рядом не должно быть, можешь мысленно общаться только с художником, написавшим полотно.
В это время при Доме народного творчества открыли изостудию. Преподавал в ней народный художник Армении Хачик Хачатьян. Перед армией я занимался в Никополе в изостудии, которую вел Александр Овчаренко – и художник хороший, и педагог сильнейший, Царство ему небесное. И когда я пришел в ереванскую изостудию, то многое уже умел.
СПРАВКА «РЕПОРТЕРА». Александр Овчаренко (1931-1995) – никопольский художник. Окончил Днепропетровское художественное училище. Преподавал рисование в школе и кружках, работал в городских художественных мастерских. Воспитал плеяду никопольских художников, внес большой вклад в становление художественной жизни Никополя.
– Как вас приняли?
– Учащиеся, а они были в основном взрослыми, встретили меня с нескрываемой неприязнью, просто проигнорировали. Признаюсь, что такого холодного приема не ожидал. Рисовали мы гипсовый глаз на фоне драпировки. Я сел в самом уголке изостудии. После часа занятий все вы¬ставили свои работы под стенкой, и Хачик Арутюнович, проходя, указывал на ошибки. Мою работу он привел в пример того, как следует начинать рисунок. С этого момента отношение ко мне резко изменилось, меня полюбили, стали относиться не просто доброжелательно, а по-восточному горячо.
Когда я уже заканчивал армейскую службу, то спросил преподавателя, сумею ли поступить в художественное училище.
– Тебе действительно нужно училище? – поинтересовался он. – Ну, окончишь ты училище, затем – институт, десять пар штанов до дыр просидишь перед мольбертами. Так вот, запомни: если хочешь стать художником, то ложись спать и просыпайся с карандашом. Нужно постоянно работать, работать и работать. И не зависит, получишь ты образование или нет. Живопись – это каждо¬дневная практика.
Попрощался я и с Сарьяном. Несколько моих этюдов маслом он оставил себе на память. Я не выдержал и задал вопрос, который мучил меня два с половиной года:
– Мартирос Сергеевич, неужели за все это время вам так ничего и не понравилось из моих работ?
– Николай, ты хочешь стать художником? – спросил мэтр.
– Конечно, Мартирос Сергеевич.
– У тебя, Николай, большое будущее. И я не хвалил твои этюды лишь потому, что боялся, что ты загордишься. Чтобы ты не рассказывал, как больше двух лет стажировался в мастерской у самого Сарьяна. Не дай Бог, загордишься. Нельзя людей хвалить, они от этого могут испортиться. (Смеется)
Сарьян относился ко мне, как дед к внуку (ему тогда уже было 86 лет). В честь моего отъезда Мартирос Сергеевич даже позволил себе граммов пятьдесят армян¬ского коньяка.
– Вернувшись со службы, вы пошли работать на ЮТЗ, но увлечение живописью не забросили. Кто был вашим очередным наставником?
– Вячеслав Фектистов. Я ему как-то сказал, что он, наверное, родственник Сарьяна: ни разу не похвалил меня.
СПРАВКА «РЕПОРТЕРА». Вячеслав Фектистов (1937-2003) – известный никопольский художник-живописец. Окончил Ташкентское художественное училище и Государственный институт живописи, скульптуры и архитектуры им. Репина (мастерские Игоря Моисеенко и Петра Фомина). В Никополе жил с 1974 г. Был одним из организаторов городских художественных мастерских.
– Как у вас складывались отношения?
– Он много рассказывал мне, но не показывал. Как я теперь понимаю, он подталкивал меня в нужном направлении, чтобы я «правильно тек в искусстве». Фектистов наставлял не только меня, но и многих нынешних мэтров никопольской школы живописи. 15 лет я был вхож в его мастерскую и почерпнул у него многое. Ну а последние два-три года (перед своей смертью) он даже начал советоваться со мной по поводу своих работ, считаться с моим мнением. Не скрою, это было приятно.
А последним моим учителем был… Русский музей в Петербурге. Что такое этот музей? Это собрание неимоверных пейзажистов! Я так и говорил Фектистову: «Даже не знаю, кто из вас больше мой учитель: ты или Русский музей» (Смеется)
О черной краске
на палитре
– Сарьян – это буйство красок. Я не понимаю, откуда в гористой Армении может быть такая палитра.
– Когда я приехал в Армению... да какое там приехал, приволокли меня в армию (смеется), я обалдел от цвета гор. Ярко-бордового цвета земля! Небесная синь! Неимоверные контрасты света и тени! Сарьян ничего не выдумывал: горы действительно дают немыслимые цвета.
– Но вы же мастер спокойных, притушенных тонов. Отчего не восприняли палитру Сарьяна?
– Я все-таки ближе к русским художникам XIX века. Считаю, что в то время петербургская художественная школа была сильнейшей в мире. Оттуда вышли Левитан, Коровин, Саврасов, Шишкин…
А петербургская школа – серая, она вся построена на черной краске. И я считаю: если у тебя нет черной краски на палитре, лучше закрывай этюдник и иди гулять. Бывая в Питере, стремлюсь побольше времени провести в Русском музее. По нескольку часов стою возле картины какого-нибудь художника, изучая его технику.
– Как вы впервые попали в Петербург (тогда Ленинград)?
– Моя мать училась там в техникуме. Она мне часто советовала поехать в город ее молодости, посмотреть его красоты. Я же в то время бухал по-черному. Когда мать умерла, мне было 42 года. Ровно через полгода после ее похорон я бросил пить и не притрагиваюсь к рюмке уже более двадцати трех лет (а несколько лет назад бросил и курить). Шел тогда в отпуск, получил отпускные и проходил мимо экскурсионного бюро. Вспомнил мать, вздохнул, зашел туда и купил, как она советовала, путевку в Ленинград. Подумал про себя: раз ты, мама, хотела, я исполню твое желание. И еще думал: эх, пропал отпуск!
….Приехал в Ленинград. Боже мой! Ничего не буду рассказывать, отмечу лишь, что вернувшись в Никополь, уже через неделю не находил себе места – так меня тянуло назад в Питер…
Одной своей знакомой я как-то сказал: «Если ты хочешь узнать Петербург, то езжай в этот город и отдайся ему, как любимому мужчине». Это неимоверный город, который нельзя не любить.
– Вы часто бываете в Петербурге?
– Последние пятнадцать лет провожу в Петербурге каждое лето. Езжу туда уже как домой.
– Никопольщина находится на границе Центральной и Южной Украины, краски у нас яркие. Петербург – север, и краски там тусклые. Отчего же вас, коренного никопольчанина, тянет на серые пейзажи? Лет пятнадцать назад, когда я впервые увидел ваш степной, ковыльный пейзаж, меня поразил в нем именно серый цвет. Все сияло, каждый серый мазок отличался от соседнего даже не оттенком, а, как ни парадоксально, цветом! И я для себя назвал вас Мастером серых тонов.
– Природу я люблю до безумия – с весенними, летними, осенними запахами, красками… Мне больше всего нравятся тихие, неброские пейзажи, такие как в Беларуси и на севере России.
– Готовясь к беседе, просмотрел ре¬продукции ваших картин. Вы пишете исключительно природу, но я обнаружил несколько городских, урбанистических пейзажей.
– Я люблю и Никополь, в котором родился, люблю переулок Извилистый, в котором жил (оттуда семья переехала на улицу Крепака). Мое детство прошло под кручами речек Лапинки и Быстрика – притоков Днепра. Мы, пацаны, еще в школу не ходили, а переплывали в плавни. Ведь лапинские мальчишки плавать учатся раньше, чем ходить. Помню хаты, улочки, переулочки Старого города, они навечно в моем сердце.
– Вы нашли себя в искусстве. Это случилось благодаря труду или таланту?
– Не рождается ни один человек, которого Господь Бог не наделил бы каким-то талантом. Но нужно искать в себе эту искру. Порой на это уходит вся жизнь. Мне же повезло в том, что о своем таланте и призвании я знал с детства. Но талант талантом, а нужна еже¬дневная практика.
– Говорят, что гений – это десять процентов таланта и девяносто процентов труда.
– Совершенно верно. А еще талант должен достойно вознаграждаться. Никогда не забуду, как журналист спросил у Гарри Каспарова, отчего у того такие большие гонорары. Шахматист придвинул ему доску с фигурами: выиграете, эти гонорары будут ваши (смеется). Вот она, эта самая жаба…
Если художник ставит холст и уже прикидывает, сколько он заработает за эту картину, поверьте: она у него не получится. У меня другой подход: пусть деньги думают обо мне, а я о них думать не буду.
– Вы подсчитывали, сколько работ написали за жизнь?
– Только через «Глобус» продали более 1100 моих работ (там я продаю лишь новые произведения, не копии). Да еще до «Глобуса» было столько же работ.
– Не жалко продавать выстраданное? Как часто вы оставляете у себя полотна?
– Оставлять работы я начал сравнительно недавно. Делаю это ради сына. Бывает, что чувствуешь: ну не напишу я больше такого, не напишу! Такие картины и оставляю.
О классике
и модернизме
– Чего не хватает для полноценного развития живописи в нашем городе?
– Выставочного зала. Нам, старикам, уж ничего не нужно, но вот детям… Никополю не нужен большой зал, достаточно такого, чтобы разместить работ сто. На Невском проспекте в Питере прямо в окнах домов часто выставляют детские акварели. Боже мой, какие замечательные работы! И у нас нашлись бы такие же талантливые дети. Их в изостудиях учится много, но где им выставляться? Нашей власти наплевать на это…
– А есть ли сейчас, в начале XXI века, искусство? Выскажу крамольную мысль, что оно уже умерло. Живопись начал убивать Пикассо, а гвозди в гроб забивает ныне Хёрст.
СПРАВКА «РЕПОРТЕРА». Демьен Хёрст (род. 1965 г.) – британский художник, доминирующий на арт-сцене с 1990-х годов. Центральная тема его работ – смерть. Например, мертвые животные (акула, овца или корова в формалине). Знаковое произведение – «Физическая невозможность смерти в сознании живущих» (тигровая акула в аквариуме с формальдегидом). Самый дорогой современный художник.
– Имя Хёрста я не хочу даже упоминать! Коровьи головы, акулы в парафине, мухи, летающие в прозрачных ящиках!.. Я не понимаю, зачем такое «искусство» пропагандирует меценат Виктор Пинчук. Я не консерватор, но прогресс – это катастрофа. Рано или поздно он убьет человека. Наступление убожества идет не только в живописи, но и в скульптуре, музыке, литературе, во всех видах искусства. Как можно отрицать классику? Она бессмертна! И она, вот что интересно, доступна всем. А что такое Хёрст? Что он хочет сказать своими работами?
Одна иностранная фирма как-то выпустила поздравительные открытки с моим пейзажем. Я ехал в одном поезде с Юрием Шевчуком из группы «ДДТ», увидел, как он раздает автографы знаменитостей. Подошел к нему с открыткой, попросил автограф и сказал, что на ней изображена моя картина. Посмотрев на открытку, он произнес лишь одно слово:
– Классика!..
Реализм почти утерян! Полностью! Но людям уже осточертело «искусство» хёрстов!
Когда-то Фектистов говорил:
– Писать реалистическую живопись – это труд. А абстракций до обеда можно наштамповать целую пачку.
Я был на выставке дипломных работ в Академии художеств. Смотрел на некоторые картины и мысленно разговаривал с покойным Фектистовым: «Слава, да что они, слепые? Не видят грубейших ошибок? Да чему же сейчас учат в академии?».
В Питере на подобной выставке одна дамочка, стоя перед абстрактной картиной, глубокомысленно произнесла:
– Да, здесь есть какой-то подтекст.
– Извините, пожалуйста, – разъярился я. – Объясните мне, дураку, какой подтекст есть в этой картине, и я сразу выпишу вам чек на сумму с несколькими нулями. Я достаточно состоятельный человек и разговариваю с вами совершенно серьезно.
Она ничего не смогла ответить.
– Вы выбрали свой путь в искусстве навсегда?
– Еще Фектистов говорил: «Николай, твой путь в искусстве – классический реализм. Ты сам его выбрал. Не сворачивай с него, не виляй».
У классиков нужно учиться, а об этих нынешних басурманах я и говорить не хочу. Преклоняюсь лишь перед классикой.
– Известность, слава, звания, почести… Вам зхотелось бы их иметь?
– Не скрою, приятно, когда меня узнают на улицах Киева, Питера. А звания и почести мне не нужны. Я даже не являюсь членом Союза художников. Стремиться к чему-то надо, но ни к славе, ни к «корочкам» меня как-то не тянет. А вот трудиться хочется, и с каждым днем я становлюсь все жаднее к работе. Эх, лет двадцать поработать бы еще, все успеть…
– Тогда напоследок желаю вам, чтобы после этого интервью вас узнавали на улицах не только в Киеве и Питере, но и в родном Никополе…
Эдуард ФАТЕЕВ, «Репортер»
