В последние годы притягивают меня фотоальбомы. Осторожно переворачиваю крепкие, словно задубевшие от времени, листы. Всматриваюсь в лица родных, близких и друзей. Многих, к сожалению, в живых уже нет.
Вот фотография бабушки с дедушкой. Старушка маленького росточка в просторной ситцевой кофте и длинной юбке, присобранной в талии, и крестьянского вида дед, высокий и худощавый, неловко пристроились на стульях, выставленных для этого случая посреди двора. Руки, привыкшие к нескончаемой работе, как-то неестественно сложены на коленях. Как будто стыдно рукам от нечаянной праздности. Взгляд ее глаз чуть удивленный и уставший. Его - добрый и пронзительный. И устремлены они прямо в мою душу. На фото всегда гляжу подолгу, и воспоминания, разбавленные ощущением вины, уносят в прошлое.
Лет в пять я слегла от кори. Хворала долго. Почти ежедневно навещали меня дедушка и бабушка, поочередно. Уходя, спрашивали: «Чего, милушка, поела бы ты?»
Болезнь протекала тяжело, и было мне не до еды. Но однажды ответила, что хочу пирожков с калиной. На моей родине ягоду калины прямо с ветками заготавливали на зиму в каждом доме. Нанизанная рогатыми веточками на перекладину, дожидалась калина своего часа на чердаках. Опахнут ягодку морозцы, и приобретет она неповторимую терпкую горчинку. Тогда-то, подсластив, и пекли с нею всякие постряпушки. В нашей семье их очень любили.
Бабушка ласково тронула мою горячую голову маленькой шершавой ладошкой. «Будут пирожки. Завтра дед и принесет». Но ни завтра, ни в последующие дни дедушка не пришел. Когда стало чуть легче и я разомкнула колючие от сыпи веки, то сразу поняла: что-то произошло. Но лишь после полного выздоровления открыли мне страшную новость. Бабушка полезла на чердак за калиной, когда лестница внезапно поползла и... рухнула вместе с ней.
Увидев только через полгода, я не узнала бабушку. На кровати сидела слабенькая старушка, высохшая от болезни и с абсолютно голым черепом. В недоумении я глядела на незнакомку, а она произнесла тихо и горько: «Прости, милушка... Пирожков-то я так и не испекла». И беззвучно заплакала. Услышав знакомый голос, громко заревела и я. Меня увели. Настоящее осознание произошедшей беды пришло много позже. Я поняла, что бабушка, получившая тяжелую травму головы, только чудом осталась жива. Ее оперировали. И оправилась она полностью лишь года через два. Без труда можно догадаться, что перенес за это время дед. Однако испытание не умалило в нем доброты и заботливости.
Наши семьи жили друг от друга далеко, но навещал он нас часто. Ни дождь, ни слякоть не останавливали. Обычно приходил поутру, но иногда после полудня. Пока гостевал, беседовал с мамой, я канючила: «Мам, пусти к бабушке ночевать». Та отмахивалась. Я же не унималась и к концу дедова визита выдавливала из себя слезы. Первым не выдерживал дедушка и нерешительно просил: «Доча, можа, отпустишь девку-то? Ревет ведь...» Тут я уже голосила во всю мочь. Недовольная мама с досадой шикала на меня, но потом согласно махала рукой. «Пусть идет. Мне не жалко. Но ведь она снова «жару» вам даст». Теперь дед переводил вопросительный взгляд на меня. Я отрицательно трясла головой, обещая, что «жару» никому давать не стану.
В многодетной нашей семье всегда было шумно, потому у бабушки я наслаждалась покоем. Весь вечер слушала сказки и смешные истории, которые дед тут же и сочинял. Когда истощалась фантазия, он незаметно переводил разговор на меня. Спрашивал, к примеру, кем стану, когда закончу школу, хотя была я только на нижней ступеньке школьных наук. Вопрос для меня был больным, и я начинала метаться туда-сюда. Хотелось быть и учительницей, и продавцом. Ничего так и не решив, обращалась за помощью к нему.
Погладив усы, улыбчиво прищурившись, дед путал мои намерения. «Почто продавцом-то? Продавцы все - Анны, а ты - Валентина. Врачом бы не худо. Доброе дело - людей врачевать. А коль хорошо учиться, так и в профессора выйти можно». И объяснял, что профессор - это самый умный врач, которому все людские болезни подвластны.
С мечтой о работе продавца расставаться было жаль, но замечание деда насчет моего имени заставляло задуматься. В нашем продмаге и в хлебном ларьке работали три женщины, и у всех были одинаковые имена - Анна. И я не сразу, нехотя, но соглашалась на профессора. Бабушка, хлопотавшая по дому, смеющимися глазами поглядывала на нас и то и дело уголком фартука стирала с губ улыбку.
Наговорившись вволю, мы чаевничали и, довольные друг другом, укладывались спать. А часа в два ночи я просыпалась. Ворочалась, хныкала, чем будила бабушку. «Чего тебе? Подти до ветру хочешь?» - настораживалась она. — «Нет, хочу домой».
«Дед, вставай! Любимица-то твоя домой захотела! И надо было тебе приводить ее? Делай с ней теперь чего хошь», — с упреком говорила бабушка и сердито отворачивалась к стене. Поднимался дед. Порой удавалось ему уговорить, чтобы я «не бузотерила» и дождалась утра. Но бывало и так, что никакие уговоры не действовали. И тогда вел он меня, зареванную, среди ночи домой.
Прошли годы, умерла любимая бабушка, а я стала взрослой. Дед жил с сыном и снохой и очень тосковал. А через какое-то время стал слепнуть. В летний погожий день, придя в очередной раз навестить, я застала его на лавочке около дома. Села рядом, поинтересовалась о здоровье. «Зачем оно, здоровье-то? Нет моей Ульянушки, а без нее и свет померк. Скорее бы и мне к ней», — ответил мой бедный дед и беспомощно расплакался. Было нестерпимо его жаль. Захотелось обнять и поплакать вместе с ним. Захотелось сказать, как сильно я его люблю. Но ложный стыд молодости одеревенил язык, я замешкалась. Предчувствуя мое смятение, произнес: «А ты иди, иди к молодым. Я не обижусь. Молодым со стариками тоскливо. Сам был таким, знаю». И я ушла к молодым, к тетке и дяде в дом. А вскоре уехала из своего родного городка. И оказалось, что навсегда. В мое отсутствие дедушка и умер.
Вспоминая его, вижу выцветший, реденький пушок на голове. Слезящиеся, почти незрячие глаза. И беспомощность во всем облике. Очень жалею, что не была к нему более внимательной и чуткой. В молодости мы не задумываемся, насколько дороги нам родные люди. Вот они, рядом. Живые. И кажется, что это - навсегда. Но проходит время, и начинаешь осознавать: одному недодал тепла, второму не сказал ласковое слово в нужный момент, третьего не обрадовал, хотя мог это сделать. Вот и мой ложный стыд не позволил признаться деду в любви. Сейчас-то я понимаю, какой радости лишила его на исходе жизни.
Старики - они словно предзакатное солнце. Много потрудившиеся, всего насмотревшиеся. Отдавшие весь жар сердец своих детям, внукам, правнукам. Только солнце с Божьей помощью взойдет и завтра. А любимых стариков наших завтра может и не быть уже.
Говорите старикам о любви! Говорите!
Валентина Горнякова
Источник: Никопольская правда
