Удивительные метаморфозы происходят с человечеством в минуты мировых потрясений. Это только кажется людям, что они—цари природы и какую биографию для себя захотят, такую и сотворят сами, но однажды приходит исторический момент, и люди по взмаху дирижерской палочки оказываются совсем не там и совсем не в том качестве, мечты о которых они вынянчивали годами.
Война катком прокатилась по судьбам миллионов слепых людей, не желавших замечать ее зловещего приближения, навсегда похоронив их планы и надежды на будущее, заодно порвав их родственные связи. Война сделала свое черное дело—разбросала людей по планете всей , и только общая победа собрала тех, кто выжил и кто стремился, но общий мир снова развел людей по своим дорогам, потому что те, кто прошел горнила войны, оказались уже совсем не теми людьми, кем были до войны, и редко кому удалось вернуться на свой намеченный путь. Правду говорят, что беда не приходит одна, вслед за войной к людям пришла не мене страшная напасть—голод.
В разные времена слово «голод» вызывает разные ассоциации, скажем, сейчас это слово мало чего кому-то говорит, скорее его связывают с деньгами, ну, забыл дома денежку, что ж, придется поголодать пару часиков, а есть деньги—о голоде как-то и не вспоминаешь, всегда что-то под руку подвернется, чтобы утолить, и бомжи особой жалости не вызывают, в мусорках всегда к их услугам кусок колбасы или консервы, пусть просроченные, но вполне съедобные, а для особо ленивых всегда найдется выход--«украл—выпил—в тюрьму», там уж точно накормят. Разве что эфиопу и сомалийцу сейчас слово «голод» тронет душу, у них чуть не каждый год дети мрут от голода за грехи отцов их, а для белых это слово носит скорее медицинскую окраску в виде рекомендации врачей «вставать из-за обеденного стола с легким чувством голода». В 1946-1947 же годах голод имел вполне конкретное обличье--это была печать обреченности на сознании миллионов людей. И в первую очередь на нашем детском сознании, с непосредственностью воспринявшем просто как факт, что в какой-то момент во всем мире вдруг исчезло все, что могло бы служить хоть какой едой, что ее не найти ни через 100 метров, ни за 100 километров ни за какие деньги, ни листочка сорвать, чтобы хоть чего-то пожевать, ни из земли ничего не выкопать, и зернышки искать бесполезно, нету их, что собак и кошек тоже искать бесполезно, нету их уже, а больше ничего съедобного их глаз не находил, и надежда гасла. Единственной ценностью в мире оставались хлебные карточки, и дети как неизбежное воспринимали мысль, что если карточки потерять, или украдут их, то можно умереть. Так усваивалась древняя мудрость, что из ничего только ничего и получается. То время нагляднее в картинках вспоминается, но сперва несколько слов о нашей семье.
К тому времени матушка уже работала по специальности—учительницей русского языка и литературы в медучилище, вот и взяла она в нашу семью двух старших дочерей своей сестры Маруси, что было вполне в духе нашего клана, устроила их в медучилище, заботилась как о родных и вела их по жизни , пока они не выросли до уровня дипломированных фармацевтов. Мать очень уважали в этих кругах, где она проработала без перерывов вплоть до выхода на пенсию, и ее ученики, уже будучи докторами и докторами наук, до конца ее дней непременно присылали цветы, подарки и поздравления в каждый ее день рождения, который был примечательным как для учительницы —1-го сентября. Но все это было позже, а пока мы с братом и две старшие сестры дружно жили в одной комнате и вместе спали на полатях, сколоченных из досок.
Картина первая
4 часа холоднющего зимнего утра, мы с братом стоим в тесной очереди в подвале, оборудованном под хлебный магазин, брат все время будит меня, чтобы я сонный не попал под ноги очереди. До начала выдачи хлебных пайков по карточкам еще 2 часа, но рисковать не стоит, хлеба, бывает, может на всех и не хватить, тогда вся семья на сутки останется без крошки хлеба, а процедуру стояния в очереди придется повторить снова. Наконец, мордастая (как нам казалось) продавщица начинает выдавать пайки, тщательно добавляя или убирая с весов крошечные добавки хлеба, такого черного, ноздреватого, но обалденно пахнущего, не рискуя ошибиться хоть на грамм. Уже было, что за 5 грамм подозрения очередь чуть не разорвала продавщицу на части, милиция еле спасла тогда. Наконец, мы тщательно заворачиваем нашу пайку в матерчатый мешочек и со всеми предосторожностями уже поутру несем источник жизни домой, а чтобы отщипнуть по дороге от общей пайки хоть крошку—так этого и в мыслях нет: воспитание не то.
Картина вторая
Пацаны, чтобы выжить, инстинктивно сбивались в стайки по 10-15 человек и рыскали везде в поисках чего-нибудь, что можно обменять на любую еду, даже с риском, некоторые из наших, упав на ноги без еды, исчезали из нашей жизни, и мы не знали о их дальнейшей судьбе. Раз нашли мы в руинах целый клад—кучу стропил, приваленных кирпичами. Целый день мы разбирали завал пацанячьими ручонками, нагрузили дровами полную тележку и повезли продавать. Тогда базар был не таким, не делился на вещевой и продовольственный рынки, там было все и вместе, там деньги почти не ходили, шла чисто меновая торговля прямо с рук на ходу, и назывался базар «толкучка», «толчок» или просто «туча». Дрова были в цене как единственный источник энергии (ДнепроГЭС еще не был восстановлен), так что товар мы «толканули» за целую банку сметаны. Ее мы съели в своем подвале по-братски, т.е. банку пустили по кругу, каждый опускал в нее по очереди палец и облизывал его. После «пира» (по традиции) кто-то из старших рассказывал где-то услышанную сказку (ведь книг-то еще не было), сказки все больше были на едоцкую тему, скажем, как Иван-царевич побил немцев и на коньке-горбунке привез домой очень много колбасы. На вопрос младшеньких, а что такое колбаса, старший пояснял, что это такое вкусное явство, которое слаще даже, чем сахарин.
Картина третья
Я в ночи ворочаюсь на полатях, не могу заснуть от голода, заходит мать, видит, что сестры и брат спят, я один не сплю, и тихонько пальцем показываю на рот, мол, дай чего-нибудь, мать, шмыгая носом, уговаривает, что завтра я обязательно получу пайку и наемся, но я уже терпеть не могу, прошу, мама, отрежь мне кусочек от завтрашней пайки, мама уходит и приходит с маленьким кусочком хлеба, я его съедаю и успокоенный засыпаю. Утром мы съедаем свои пайки, моя пайка как у всех, и только тогда я начинаю понимать, что ночью мать отрезала кусочек не от моей пайки, а от своей.
Картина четвертая
Детей тогда играм никто не учил, что придумывали, в то и играли, сейчас уже не помнят, скажем, «маялку», а тогда это было целое искусство. Играли мы и на деньги—в «биток» и «под стеночку», удачливые могли за жменю мелочи и леденец у кого-нибудь купить. К нам прибился нищий пацан, он целыми днями ходил по домам с торбой в которую люди кидали кто корку горелую, кто цибулину, кто полкартошки, а кто и мелочь. Он сам ничего из подаяния не ел, все нес домой, где его ждали лежачая и опухшая от голода мать и еще трое младшеньких, а играть тянуло, ребенок все-таки. Это сейчас много говорят и пишут о якобы врожденной жестокости подростков, а вот мы, не сговариваясь, всегда нищему пацану проигрывали, и он всегда уходил от нас с горящими от удовольствия глазами, унося полкармана мелочи.
Картина пятая
Отец мой тогда работал у секретаря Запорожского обкома компартии Л.И.Брежнева каким-то помощником, помню, мать была в восторге от знакомства с Леонидом Ильичем и до конца жизни считала Брежнева образцом и «настоящим полковником», впрочем, так считали все женщины Союза, знакомые с Брежневым. Однажды отец принес с работы маленький бутербродик из булочки с двумя кусочками колбасы, завернутый в носовой платок, мама порезала его на 5 крошечных кусочков и мы их смаковали. Так я с удивлением узнал, что хлеб бывает еще и белым и первый раз в жизни не понаслышке ощутил вкус колбасы. Гораздо позже я осознал, как рисковал отец с этим бутербродом, партработники по рангу получали спецпайки, но выносить их из здания обкома строго-настрого запрещалось, за раскрытие секрета можно было и во «враги народа» попасть. И только потом, когда коммунисты со скрипом позволили приоткрыть архивы, мир узнал, как в умирающем от голода Ленинграде партийным бонзам спецрейсами доставляли ананасы и осетрину. Глядя на лоснящиеся рожи партийных вождей Северной Кореи на фоне хронически голодающего народа, веришь, что спецпайки у коммунистов стали традицией.
Картина шестая
Однажды в сквере и под кустом я нашел кем-то «притыреный» ящичек типа посылочного. Дома его открыли, оказалось, что это «американский подарок», как тогда его называли, в таком вот виде американцы направляли нам гуманитарную помощь по лендлизу. В подарке всего было понемногу: яичный порошок, повидло, тушенка, галеты, какао и что-то совсем непонятное, но явно съедобное, и уж не нам было харчами перебирать. Это был праздник еды, и семья растянула его на целую неделю.
Картинка седьмая
Дети реально почувствовали приближение конца великого голода, когда после голодной и холодной зимы с десяток наших голодных ртов собрались у бабы Насти в селе вокруг единственной уцелевшей чудом коровы. Хлеб мы по-прежнему получали пайками от бабушки, в нем чувствовался и буряк, и лебеда, но так даже казалось сытнее, мы научились в полях выливать из нор сусликов и жарить их на месте, а молоко по кружке в день было нашим спасением. Но главным событием считалось, когда дед Игнат на ручной мельничке, сделанной его руками, молол кукурузу, а бабушка варила из этой муки целый казанок мамалыги, потом раздавала нам по куску, макала перышко в блюдце с постным маслом и символически смазывала им горячие куски, и вкуснее еды мы и не представляли.
Картинка восьмая
Мать плачет над письмом, в котором сообщается, что самого старшего двоюродного брата (сына пропавшего без вести на войне дяди), оставшегося кормильцем в семье и мотавшегося с мешочниками, меняя последнее барахло на харчи, бандиты сбросили на ходу с крыши поезда за несколько кг муки и надо было помещать его в областную больницу и лечить. Брата спасли, но легкие у него уже были отбиты, и он умер совсем молодым от туберкулеза, который тогда лечить не умели.
И только удивительнейший уклад нашей огромной семьи, где просто любили друг друга, где не существовало разделений кровных родичей на «любимый—не очень любимый», «дальний—не очень дальний» и т.п., где бросить все, но помочь ближнему, и поделиться последней рубахой ради семьи считалось делом обычным, где слово старшего в семье считалось законом, спас нас от вымирания и в этот страшный период. Только ради Бога, не ищите в этом никакой заслуги «мудрости вождя», или «руководящей роли партии», вмешательство тех в историю всегда только усугубляло беды народные. И хватит уже унижать целый народ в глазах потомков и всего мира, навешивая народу роль послушного стада у Сталина, Ворошилова, Берии и им подобных, пристроившихся на вершине чужой славы, ведь сами-то они лично никогда в жизни не ходили с голыми руками на немецкие танки и не умирали с голода в своих же лагерях.
Каток войны и голода оставил рубцы на целых народах, которые и сейчас дают себя знать, скажем, голод метлой прошелся по закромам народным и вымел все ценное, что не успели дограбить большевики, люди за кусок хлеба отдавали картины и книги, которым цены не было, золото и камни, которые не пропадают и не изнашиваются, потом они всплыли у Зои Федоровой, Галины Брежневой, Рашидова, а позже у Фриске, Волочковой и им подобных, откровенно продающихся за старинные цацки, покрытые горем человеческим. И самое примечательное—вы всегда узнаете человека, пережившего голод, такой за столом может не доесть шашлык, но кусочек хлеба ни за что не оставит недоеденным и уж точно не выбросит.
Источник: Визит Венал
