– Я сначала хотела пропеть дифирамб вашей дочке. Увидев ее в фильме «Сказка про темноту», я поняла, что это одно из знаменательных событий в отечественном кинематографе – открытие новой актрисы. Все просто рты пооткрывали. Где же она была раньше?!
– Вообще, артисткой она была с малолетства. Училась хореографии, танцевала в Большом театре, получила травму, катаясь на горных лыжах, и стала работать хореографом. Но когда захотела вступить на территорию драматического искусства, у меня спина похолодела… Ведь нет ничего страшнее невостребованности. Сколько талантливых людей прошло через эту бренную землю, и, не имея востребованности, они так и унесли с собой в мир иной свои божеские дары!.. Я смотрю на нее и думаю: «Господи, если бы я чем-нибудь мог ей быть полезен!» …Я вот смотрю свои старые видеозаписи и думаю о себе прежнем: «Господи, ну что ж это такое? Почему мне ни¬кто не объяснил, что так нельзя играть?»….
– Ну, это самоедство.
– Ну какое же это самоедство? Это честный подход к делу. Я учился у Надежды Ивановны Слоновой, которая вшивала мне ампулу «антиуспех». С ней, как с торпедой, актер должен жить всю свою жизнь. Как только заканчивается действие этой торпеды, надо новую вшивать срочно, иначе гибель наступает. Иначе наступает взгляд на мир с Монблана, на который, как тебе кажется, ты взобрался. Да кто тебе сказал, что ты на этом Монблане? Вот в чем дело – никакого самоедства здесь нет, просто нет самоуспокоенности. А откуда она должна быть? Почему она должна быть? Я видел музыкантов, которые до глубоких седин по пять, по шесть часов занимались на инструменте. И Ростропович, и Рихтер…
Актерство – это бесконечный процесс анализа окружающего мира, внимательный взгляд за поведением людей, за их мотивацией, за тем, как они оценивают нас. Это все входит в технику профессиональную. Это Голгофа, конечно, это разновидность наркомании, безусловно. Но все равно здоровая энергия, которая в тебя поступает от зрителей, она на тебя действует как душ, как лекарство. И вот этот процесс такой, причинно-следственных связей… Поэтому когда актеры долго не играют и когда они начинают страдать, многие думают, что это капризы. А это разновидность наркомании – ломка начинается, под названием растренированность. Зрители это чувствуют.
– Вы играете в театре роль Наполеона в «Морковке для императора», а не хотели бы вы сыграть роль Сталина?
– Было такое искушение еще в 1995 г. на 70-летии актрисы Ольги Аросевой. Я уже предстал в гриме. Не случилось. Было яростное желание сыграть в сериале Сталина, который должен был снимать Владимир Бортко по материалам Эдварда Радзинского. Я перечитал еще раз литературную основу. Когда закончил это читать, закрыл книжку и сказал: «Не хочу я его играть». Я не могу приступать к работе, если не погружусь в субъективную правду персонажа. А там субъективная правда персонажа одна – серьезнейшая форма заболевания.
…Конечно, можно спорить, говорить, что он сделал для страны такого-сякого, этого и пятого-десятого. И будут правы и те, и другие. Сказать, что Сталин – мелкая фигура в истории человечества, это неправда. Крупнейшая. А Гитлер – не крупнейшая фигура в истории человечества? Крупнейшая. А Наполеон – не крупнейшая фигура? А сколько человеческих жизней ушло в землю благодаря этим людям? Мне могут сказать, что человеческая жизнь – и есть исходный материал, и есть продукт для изготовления того или иного блюда исторического. Ну, тогда мера ответственности. Это такой фантастический уровень вероломства, что он даже отбил у меня вообще желание об этом думать. Это первое.
И вторая составляющая. Меня попросили сняться в одной сцене в этой роли. Я вышел, произнес там четыре или пять предложений, потом читаю об этом в прессе… Какой-то гротеск! Меня не поняли. Или я сумасшедший, или просто эти люди ничего не понимают, что они пишут. Гротеск только в том, что у меня фамилия такая, что она автоматически сразу помещает в систему координат несерьезного подхода – вот и все. Это результат зомбированного сознания, это результат стереотипов, это результат негибкого ума. Я с этим сталкиваюсь вообще всю свою жизнь. И это приводило меня иногда в состояние растерянности и ярости. Кстати, одна из причин того, что я расстался с этим жанром: несоответствие требований толпы и желания бросить ей продукт чуть сложнее.
…Нет у меня желания играть Сталина. Мне неинтересно.
– Тогда объясните, почему до сих пор не можем мы выяснить отношения с этой эпохой и с этим человеком?
– Да не надо ничего выяснять вообще. Это, с моей точки зрения, нескончаемая история, уходящая корнями в прошлое этой земли нашей, в ментальность людей, в азиатскую составляющую. И люди ни в чем не виноваты – не надо их в этом обвинять. И почему чего не договорили? А что надо договаривать? Что? Нужно обязательно повесить ярлык – или Сталин хороший, или Сталин плохой. А что об этом говорить? Надо говорить о собственном рабстве. Надо говорить о собственном ничтожестве, а не искать все время виновных. Ну вы посмотрите: ведь все плохие. Ну, возьмите XX век – ну что, царь Николай Романов был хороший? Плохой. Потом большевики пришли – плохие. Потом у этих большевиков свои были, и этот лучше, или этот хуже, или этот хуже?.. Ну ни одного хорошего не было. Ну что ж это такое? Ну, все плохие! Что там? Брежнев – плохой, Андропов – плохой, Черненко... Ну все плохие! Да что ж нам-то засылают все время, прямо с какой-то планеты Альфа Центавра? Да ничего они не плохие! Они есть наше отражение, не более того. Они есть реализованное внутреннее желание и потребность массы.
Я не думаю, что большевикам необходимо было так бы зверствовать, если бы они не встречали такого сопротивления. А зачем тогда зверствовать? Потом сопротивление закончилось, они и зверствовать перестали. Как перестали зверствовать – и все. Тут и пришел им каюк.
И сейчас много идет разговоров: «Вот, государство входит в коридор авторитаризма». А куда еще это государство должно войти? Только в этот коридор и может войти. А как иначе? А что мы хотим, я никак понять не могу? Мы что хотим? Потому что у нас свобода и анархия, и вольницы – это практически тождества. Потому что свобода моя предполагает свободу вашу. И я должен вашу свободу уважать не меньше своей. А если я говорю только о своей свободе, ну так это такая же авторитарность и такая же диктатура. А какая разница? Не хочу я Сталина играть.
Радио «Эхо Москвы»
