Мне кажется, нет ничего страшнее равнодушия. Злость, ненависть, любовь – это чувства. Равнодушие – это пустота. Как неприятно наблюдать равнодушные лица. На них нет эмоций, нет жалости... Они безжизненны. Но самое страшное, наверное, – сутками видеть равнодушие людей, когда ты не можешь встать с грязной скамейки на автобусной остановке, и она – твое единственное пристанище.
Еще летом я обратила внимание на странную пару бомжей: молодой – юркий, с хитрым взглядом, а старый – на костылях, у него нет одной ноги. Дружки часто после закрытия Центрального рынка сидели у входа. Между ними – газета. На ней – поллитровка водки и нехитрая закуска. На лицах – умиротворение.
Но вот стало холодать. Из окна автобуса, проезжая мимо, я видела, как старый бомж лежит на скамейке головой к переполненной мусорной урне. С одной стороны от ветра его защищал кирпичный киоск, с другой – «политические» палатки. Он укрыт старой рваной курточкой. Рядом – костыли. Под лавкой – ботинок с единственной ноги, пакет с тряпьем, пластиковые бутылки… Шум рыночной торговли, рев автобусных моторов – ничто не мешало его сну, он даже похрапывал. Рядом, вжав голову в плечи, дрожал, как в гриппозном ознобе, его молодой дружок. Я заставила себя преодолеть брезгливость и присела к ним.
– Почему вы живете на остановке?
Молодой затравленно взглянул на меня и буркнул:
– Потому что больше негде. Меня зовут Виктор. Мне 35 лет. Уже четыре года бомжую. Три раза сидел в тюрьме за мелкое воровство. Но больше попадать на нары не хочу. Сейчас живу в подвале возле 1-й поликлиники, а вот он, – кивает на старого, – уже несколько дней не встает со скамейки. Болезнь перекинулась и на вторую ногу. И я не знаю, что с ним делать.
– А откуда он вообще взялся? Где раньше жил?
– Уже несколько раз его забирали в территориальный центр. Потом сектанты какие-то приютили его в бывшем пионерлагере на окраине Никополя, на берегу Днепра. Опекали, даже собрали документы , чтобы паспорт ему восстановить. Но он сбежал. Говорит, что веры их не понимает, курить хочет, а ему не дают…
– Как хоть его зовут?
– Толик, по-моему...
– Где вы добываете пищу?
– Иногда встречаем людей из своего прошлого, и они покупают по сто граммов водочки и бутерброд. Нас ведь много таких в Никополе. Вон собакам бродячим и то питомник хотят сделать. А мы никому не нужны. Милиция нас не трогает. А вот малолетки Толика иногда обижают. Летом ему костыли сломали, чтобы перед девками своими выпендриться. А осенью еще и отлупили старого.
– Сегодня вы что-то ели?
– Нет. Да и выпить бы не помешало...
Я протягиваю ему пять гривен и прошу купить хотя бы две булочки. Глаза Виктора сверкнули радостью. Он с большим энтузиазмом продолжает разговор:
– Я вырос в нормальной рабочей семье. Пошел в ПТУ, связался с плохой компанией. Загремел на первый срок. После выхода – еще раз. Потом жил с женщиной, она забеременела. А перед самыми родами мы поскандалили, и я ее выгнал. Знаю, что родилась дочь. Где-то растет, уже лет 13 ей... Но такого папашу, наверное, и знать не хочет. Когда в третий раз попал на зону, брат квартиру продал. Он тогда отцу и мне дал по тысяче гривен отступных. В прошлом году отец умер на улице – тоже бомжевал.
– А сейчас живете воровством?
– Немного. Только по-мелкому. И не нагло.
– А устроиться на работу, хотя бы к частнику, что-то помогать по хозяйству? Добрых людей ведь вообще-то много. Узнали бы, что ты трудолюбив, терпелив, угодлив, глядишь, кто-то и помог бы с оформлением документов, с жильем…
– Даже не знаю. Жизнь тяжелая штука. Летом работаю на корейцев, они и копейку дадут, и покормят, и ночлег предоставят. Зимой, конечно, хуже... Я за булочками пошел.
Виктор удаляется. Но тут приподнимает голову старый бомж. Его оживил запах, исходящий из пластикового стаканчика, который держал прилично одетый мужчина. Оказалось, что когда-то эти двое были знакомы. Я здороваюсь. Меня никто не спрашивает, кто я, зачем расспрашиваю. Видимо, люди очень соскучились по общению, а может – просто хотят выговориться.
– Я Анатолий, – рассказывает подошедший. – Пока Толик, мой тезка, выпьет этот стаканчик, я могу все о нем рассказать. Он ведь очень умный мужик. Может вам правила физики процитировать. Мы с ним вместе когда-то работали. Он отличный сантехник. Случайно попал в тюрьму, жена умерла. А теща… у-хх, змея!.. квартиру продала и переехала с его сыном Сашкой в Днепродзержинск.
– А в Никополе у него больше никого нет?
– От первого брака была приемная дочка Анжела, так она уехала куда-то на север с мужем. Первая жена тоже умерла.
– Я еще с одной жил. Шуркой звали, – включается в разговор Толик, выпивший из станчика подаренный «эликсир». – Она сама меня сняла. Обычно мужики баб снимают, а тут наоборот вышло. Приютила. Жили мы с ней на съемной квартире, возле кафе «Легенда». Я подрабатывал, а она болела сильно. У нее жизнь не задалась – бухала, кололась, а когда поняла, что пора завязывать, было поздно. У нее хронический цирроз печени был. Я ее дохаживал и любил сильно. У меня под боком летом и померла. И я опять на улице оказался.
Пока мужчина рассказывает, рассматриваю его – глаза ясные, голубые, умные. Смотрятся неуместно на опухшем красном лице.
– Как же вас угораздило в тюрьму-то попасть?
– Выпить всегда любил. Но немного. И не буянил никогда. Даже дачу теще подарил. Она женщина властная и самолюбивая. Как-то назвал ее эгоисткой. С того момента она на меня обиделась. Вот я и остался без квартиры. А на зону попал по подставе. В Старую часть ходил за самогоном, выпил как-то и вышел перекурить. Вдруг какой-то парень говорит мне: «Пакет посторожи, пожалуйста». Мне ведь не тяжело, я и согласился. Только он отошел, подъехал «бобик» – менты мне руки заломали, а из пакета извлекли две палки на цепи, с которыми черепашки ниндзя в мультике бегали. Посадили в тюрьму на два года... Там энцефалитом заболел, ногу отрезали, бездомным сделали. И теперь вот и вторая нога не работает. Хорошо хоть люди одежду да выпивку приносят.
– Что же вы будете дальше делать? Может, вам в территориальном центре будет лучше? И накормят, и крыша над головой будет.
– Везде был уже... Не хочу никуда. Там мне выпить да покурить не дадут. У меня фамилия Жаров. Как у артиста. Мне 52 года. Еще жить да жить. А у меня одно желание – глаза закрыть и больше не проснуться. Все хорошее в жизни уже случилось, а плохого я не хочу.
Я внезапно как-то обессилела. Простояв около часа на холоде, я не чувствовала рук и ног. Единственным моим желанием было согреться. А человека, живущего на автобусной остановке (!) – все устраивает. Это в голове не укладывалось. В чем был смысл жизни этого человека? Ни детей, ни работы, ни своего угла... Только грязная автобусная остановка и несколько бомжей, даже не знающих его имени. Словно собаки, сбившиеся в стаю, чтобы выжить.
Проходя мимо мусорных баков, я увидела женщину-бомжа: она в восторге извлекла из мусорного пакета белое кружевное женское белье, небрежно выброшенное какой-то кокеткой, и тут же пыталась его примерять.
Мир сошел с ума?..
Вскоре скамейка на автобусной остановке «Центральный рынок» осиротела. На ней лежали лишь пожитки Толика. Наверное, его в очередной раз отвезли в больницу или территориальный центр. Мысль, что на этот раз он не сбежит, потому что и вторая нога не может ходить, показалась мне светлой. А вдруг в чистом безделье он поймет, что бывают и другие радости, кроме алкоголя, сгубившего его судьбу…
Ольга КУЧЕГУРКОВА,
«Репортер»
Фото Константина Кота
